Россия молодая. Книга первая - Страница 132

К оглавлению

132

— Что глядишь, господин Крыков? Переменился я?

— Переменился, Сильвестр Петрович. Есть грех. Был, прости на правде, вьюношем, а ныне муж. Взошел, видать, в года…

Иевлев усмехнулся:

— Да и ты не помолодел, господин Крыков…

Ванятка, высунув язык от напряжения всех своих силенок, вытянул наконец шпагу из ножен, похвастался Крыкову:

— Вишь, дядя Афоня, — шпага! Тебе бы такую…

Бурое от морозов и ветров лицо капрала дрогнуло. Ванятка задел самое больное место, — он не нашелся, что ответить. За него ответил Иевлев:

— Будет и у дяди Афони шпага, будет, дитятко…

Таисья вспыхнула, поняла. Афанасий Петрович, чтобы скрыть волнение, охватившее его, опять принялся строгать щепки для будущей мельницы. Сильвестр Петрович снял со стены искусно сделанную рамочку, прочитал старый пергамент, вделанный в рамочку. То была жалованная грамота царя Ивана Васильевича, данная им кормщику лодейному Рябову Ивану Савватеевичу на плавание во все моря и земли — до Аглицкой и Римской…

— У бабиньки у Евдохи хранилась, — объяснила Таисья, увидев недоумение на лице Иевлева. — Ванюши моего покойного и родитель, и дед, и прадед — все в дальние моря хаживали и почасту. Савватеями крестились, либо Иванами, да Федорами еще. Так вот оно и осталось: Иваны, Савватеи, Федоры Рябовы. Рукавицы его старые есть — под иконой висят, и могильник, сумочка так по-нашему, по-простому называется рыбацкая. Более ничего…

— Бахилы еще тятины в амбарушке! — напомнил Ванятка. — Только они дырявые, не сгодятся тебе, дядечка…

Иевлев усмехнулся, потянул мальчика к себе, посмотрел в его зеленые с искрами глаза, спросил тихо:

— А ты кем будешь, воин?

— Рыбаком буду! — выкручиваясь из рук Сильвестра Петровича, сказал Ванятка. — Морского дела старателем, вот кем!

— Испужаешься! — молвил Иевлев. — Где тебе! Море — оно хитрое!

— Я и сам не прост! — ответил мальчик. — Меня вот дядя Афоня на таможенный карбас брал, в море ходили…

Крыков издали кивнул; Таисья, грустно улыбаясь, смотрела на сына. Сильвестр Петрович, поблагодарив за ласку, поднялся, спросил, куда он определен будет на жительство. Таисья отвела его в другую половину, где все устлано было половиками и половичками, где тоже зеленели в горшках травы и маленькие деревца. Егорша уже распоряжался вещами Иевлева, расставлял на столе книги, раскладывал чертежные инструменты, повесил на стене компас, барометр, пистолеты, саблю и палаш. В шандале потрескивали свечи, в печи жарко горели дрова. Кот, важно выгибаясь, заспанным хозяином прошелся по добела выскобленному полу.

— Понравится ли тебе тут, Сильвестр Петрович? — спросила Таисья. — Хорошо ли будет? Нынче-то и впрямь тихо, а может и так сделаться, что будут у нас сироты, двое али трое. Бывает — пошумят…

— Что за сироты? — удивился Иевлев.

— Бабинька наша, случаем, подбирает…

— Для чего?

— Ну, мало ли… — улыбнулась Таисья. — Так и не сказать сразу, для чего. Берет сиротинок — и все…

— Божье дело, — пояснил Егорша. — Бабинька наша издавна такая…

Иевлев понял, сказал, что сироты его не обеспокоят. Таисья улыбнулась ласково и ушла.

— Ну, господин капитан-командор? — спросил Егорша.

— Да уж умник, умник, что бы я без тебя только делал, и ума не приложу…

— А пропал бы ты, Сильвестр Петрович, — осклабившись, сообщил Егорша. — Верно говорю, ей-ей. И в Голландии бы пропали, и в Лондоне, и повсюду, где мы только ни бывали. Голодом бы померли…

4. Совет

Первым пришел стрелецкий голова полковник Ружанский.

Иевлев попросил его сесть, приветливо подвинул ему коробку с табаком-кнастером, вересковые трубки, свечу — прикурить. Полковник, попыхивая пахучим дымом, не торопясь стал рассказывать, каково живется в Архангельске. Сильвестр Петрович, в домашнем, подбитом дешевым мехом кафтанчике, в меховых полусапожках, с трубкою в руке, похаживал по горнице, иногда садился перед печкой на корточки, разбивал головни кочергой, смотрел на мерцающие желтым светом багровые уголья. За стеною Таисья тихо пела Ванятке:


Спи, дитятко,
Спи, лапушка,
Спи, маленький,
Спи, солнышко…

— От ворога бережения незаметно на всем пути, что ехал! — сказал Иевлев без осуждения в голосе. — Надо бы, Семен Борисыч, сим делом со всем вниманием заняться. Шведы в готовности, отчего же нам на печи сидеть?

Полковник привстал, ударил себя в грудь:

— Господин капитан-командор! Кои слова воеводе скажешь — насмех поднимает! Тебе ли, старому дураку, мол, тебе ли псу шелудивому, на шведа руку поднимать! Сиди тихо, смирно! Может, государь полюбовно брату своему королю Карлу наши богом забытые места отдаст. Быть Руси на востоке, а здесь нам и делать нечего! Господин капитан-командор, не для фискальства, не для доносу говорю вам: дважды просил воеводу за все мои службишки и при совершенных летах и великих болезнях — отпустить на покой. Не пускает, лается, сиди, говорит, смирно! А как же я могу смирно сидеть…

Иевлев перебил:

— Нет, Семен Борисыч, не то нынче время, чтобы честного воина от дела отпускать. Так не будет. С утра с завтрашнего — смотр стрелецким полкам, как есть, не для обману — для дела. Оборванные, драные, пусть такими и пойдут. Поглядим. Завтра же велю начать караульную службу…

Он подошел к столу, разгладил ладонью план города Архангельска со всеми устьями Двины, с окрестными деревушками, с монастырями и погостами. Стрелецкий голова встал рядом с Иевлевым, дальнозорко прищурился на план. Вдвоем они горячо принялись обсуждать, где надобно быть караулам для бережения от шведских воинских людей. Голова рассуждал верно, за плечами старика был большой солдатский опыт. Иевлев, с карандашом в руке, записывал, сколько в воеводстве какого войска, какие люди потолковее в стрелецких полках — Русском и Гайдуцком. Записал число драгун, рейтаров, записал, сколько народу можно взять под ружье, коли подойдет военная нужда. Полковник распалился, стучал трубкой по столу, хвалил солдат, капрала Крыкова.

132