Россия молодая. Книга первая - Страница 85

И приказал:

— Спать! Утром со светом побужу всех!

Александр Данилович, охая, подмигнул Иевлеву, сказал шепотом:

— Ну, ловко? Ты, Сильвестр, за меня век бога молить должен. Никак они не загорались, ленты проклятые… Ох, служба наша, и-и-и!

4. Встретились

Они встретились, почти столкнулись у сходен царевой яхты «Святой Петр». Антип — в новой шапке, в новом, тонкого сукна кафтане, в бахилах, за ночь сшитых для сего случая, и Рябов — простоволосый, перепачканный варом от канатов, с которыми занимался на яхте…

Бояре с царем стояли неподалеку на юте яхты. Апраксин был у сходен наверху. Шеин, Гордон и Лефорт, переговариваясь, медленно шествовали от дворца к берегу.

Антип огляделся.

Драться? Да разве можно, когда сам царь поблизости? Да если бы и можно, разве Ванька себя в обиду даст? Вскричать? Засмеют — дело верное. Да и что вскричать? Что дочку увел и свадьбу сыграл?

Багровея, Антип крепко стиснул узловатые кулаки.

Кормщик взглянул ему в глаза, уважительно, глубоко поклонился.

— Кланяешься? — тихо спросил Антип. — Змей подколодный…

— Прости, батюшка! — сказал Рябов непонятным голосом: то ли вправду смиренно, то ли насмехаясь.

— Я те прощу! Землю грызть у меня будешь! Кровью умоешься, тать, шиш, рыло твое бесстыжее.

— Ой ли, батюшка? — уже с нескрываемой насмешкой, но все еще кротким голосом спросил Рябов.

Апраксин сверху окликнул:

— Антип, что ли, Тимофеев?

Антип испуганно обдернул кафтан, стуча бахилами, словно кованая лошадь, взошел на яхту. Широкое лицо его, окаймленное светлой с проседью бородою, горело, как после бани. На ходу оглянулся. Рябов спокойно беседовал с Федором Бажениным. Так, едва дыша от бешенства, не успев остыть, Тимофеев предстал перед Петром.

Позванный пред царские очи, он подумал было, что зовут его по торговым делам, и шел купцом-рыбником. Но царь о рыбе не обмолвился ни словом, а спросил только, умеет ли Антип читать карту и знает ли компас?

— Тому делу мы издавна песнословцы! — непонятно ответил Антип.

— Чего? — строго спросил царь.

— Богопремудростью и богоученостью сей издревле приумножены! — еще более загадочно ответил кормщик.

— Ты не дури! — велел Петр. — Говори просто.

Антип растерялся — как с царем говорить просто? И сказал:

— Ведаю, государь, и компас, и карту могу читать.

— То-то. Большие корабли важивал?

— Важивал, государь, в допрежние времена.

— С яхтой совладаешь?

Антип на мгновение струхнул, подумал и ответил, что, надо быть, совладает.

Помолчали.

Царь спросил, кто наипервеющий кормщик в здешних местах.

Антип покосился на Рябова, что стоял внизу у сходен, ответил раздумчиво:

— Панов был, — его море взяло. Мокий дед, — тоже море взяло, Никанор Суслов стар стал. Из молодых есть…

Он помедлил, добавил тихо:

— По правде, государь, лучше Рябова Ивана не сыскать кормщика.

Царь с высоты своего огромного роста с недоумением посмотрел на Антипа, сказал, пожимая плечами:

— Да как с ним пойдешь, коли он карте доброй не верит!

— Мужик бешеный! — согласился Антип. — А кормщик наипервеющий, лучшего не сыщешь, государь. Каждому дорого на твою яхту кормщиком стать, велика честь, и я бы век бога молил, коли бы довелось мне с тобой в море выйти, да по совести — не тягаться мне с Иваном. Годы мои большие, государь, помилуй…

Он поклонился низко: было страшно вести цареву яхту, да еще по некой карте, которой и Рябов не верит. Пусть будет Ваньке честь, зато с него и шкуру спустят — с охальника, поперечника, своевольника.

— Годы твои немалые, да опыт твой велик! — сказал царь. — Пойдешь кормщиком на нашей яхте, отправимся мы поклониться соловецким угодникам — Зосиме и Савватию…

— Так, государь! — ответил Антип.

Сердце в груди колотилось. Сколь долгие годы он и в море-то не хаживал! Ох, лихо, ох, недобро, ох, пропал Антип! Ладно, ежели вот так погода продержится! А ежели, упаси бог, взводень заведется? Падера падет? Задуют ветра несхожие, недобрые? Тогда как?

Петр пошел в каюту, Антип проводил его взглядом, кинулся к Федору Баженину просить совета, как быть, что делать? Но Федор стоял с Рябовым, а ждать у Антипа не было сил. Подошел. Федор, ласково глядя добрыми глазами, дотрагиваясь до Антипа белой рукою, утешил, сказал, что авось все ладно сойдет, не един он, Антип, на яхте будет, найдутся добрые советчики. Тимофеев горестно затряс головой, отмахнулся. Тогда неторопливо, разумно, покойно заговорил вдруг Рябов:

— Ты, батюшка, зря закручинился, всего и делов, что давно в море не хаживал, в купцы подался. А был кормщиком — любо-дорого, я с малолетства помню, как на луде ударил тебя взводень…

Антип повернулся к Рябову, вздохнул всей грудью, сам вспомнил ту треклятую осень, вспомнил Рябова еще сиротою-зуйком.

— Огрузнел малость, — говорил кормщик, — а как в море выйдешь, живо молодость к тебе, батюшка, возвернется. Одно плохо — карта иноземная, да ты по памяти пойдешь, чай не позабыл путь на Соловецкие острова. А коли позабыл, принесу я нынче берестяную книгу, ты грамоте знаешь…

Антип сказал гордо:

— Чему быть — тому не миновать. Что сбудется — не минуется. Я об тебе говорил, да ты мужик бешеный, заспорил, что ли, с государем? Карта иноземная — заешь ее волки! Что как заставят по ней идти?

— А ты по-своему, батюшка!

— Отберут штурвал, тогда как?

— А ты, батюшка, по-своему, да как бы и по-ихнему. Зря я об карте-то и сказал давеча, не сдержался, кровь закипела. Видать, без хитрости не проживешь…

Тимофеев вздохнул, зашагал домой за узелочком, да чтобы еще подумать наедине, в тишине, обмозговать все, что ожидает в море, порыться в своих старых картах… По дороге ругался на себя: