Россия молодая. Книга первая - Страница 9

— А почему спрятаны-то? — тихо спросил Иевлев. — Для чего в тайнике?

— От попишек проклятых, от воронья черного, — ответил Родион Кириллович. — Пасись и ты их, племянничек, пасись, голубчик. Андрюша-то Кеплерово учение, почитай, все не выходя из Приказа, запершись одолел…

Дядюшка сделал круглые глаза, близко наклонился к Иевлеву, сказал таинственно, весело, молодым голосом:

— Не вокруг земли планеты ходят, а земля наша сама с другими планетами вкруг солнца бегает. А? Каково это попишке-то? Нож вострый! Все вверх тормашками в тартары летит. Покуда они там бороды друг другу рвут — тригубить, али двугубить аллилую, копытцем креститься, али щепотью, мы здесь в тиши да в благодати, вишь, что познаем…

Он быстро, ловкими руками завернул два томика в чистую холстину, перевязал веревочкой, подал Сильвестру Петровичу:

— Тиммерман ваш не больно здорово, да все же латынь ведает. Может, что полезное отсюда и узнаете. Рассуждаю так: ныне без Коперника — ровно бы во тьме…

— Чужебесием не занеможем, дядюшка? — не без хитрости в голосе спросил Иевлев, держа в руках Коперниковы книги.

Родион Кириллович отмахнулся, ответил торжественно:

— Сии мужи есть украшение роду человеческому. Счастливы поляки, что сыном своим имеют Коперника, а немцы, что от них произошел Кеплер. Так и запомни. Ну, с богом! Да с Андрюшей обнимись, авось еще сведет вас судьба…

Спрятав драгоценные книги, застегнув ремни кожаной сумки, Иевлев легко сел в седло. Дядюшка и Андрей Хилков помахали ему с крыльца. Соловый жеребчик взял с места наметом, и к вечеру Сильвестр Петрович был на озере. По пути к избе заметил: за прошедшие два дня мужики-колодники подняли пристань до самой меры, половина досок уже была пришита деревянными гвоздями…

Иевлев отдал коня денщику; широко шагая, безотчетно чему-то радуясь, распахнул дверь. Голландские старички пекли на загнетке, на угольях голландские сладкие оладушки, макали в патоку, запивали своим кофеем; у них все было отдельное, даже муку держали в своем ларе под ключом. Федор Матвеевич еще не вернулся. Воронин, морща лоб у стола, писал грифелем цифры — от скуки учился вычитанию. Тиммерман дремал в углу, охал во сне. Сильвестр Петрович подсел к нему, ласково разбудил, показал книги. Франц Федорович, зевая, подрагивая спросонок, полистал Коперниково творение, испугался, сказал, что книга сия вельми трудна, навряд ли и поймет он, что в ней. Но все же обещал подумать, может и разберется в премудрости…

— Чего на Москве-то слыхать? — с печи, прокашливаясь, спросил Прянишников. — Скоро ли нас отпустят, бедолаг разнесчастных? Ей-ей, пропадем тут на озере на этом окаянном, ни за что пропадем. Как усну, во сне все шишей вижу, а то будто меня батогами бьют. К добру ли?

— Мало, видать, тебя наяву били! — сурово ответил Воронин.

Федька Прянишников спустил босые ноги; блаженно почесываясь, стал вспоминать, как жилось в вотчине, — хорошо на свете живется дворянскому сыну. Мужики, как завидят, не то что в землю поклонятся, а на колени падут и как на бога взирают. Еда — какая только занадобится душеньке твоей, девок — бери любую. А тут…

Прянишников махнул рукой, задумался над своей судьбиной.

— Чего, правда-то, на Москве нового? — тихонько спросил Яким.

Сильвестр Петрович ответил, что нового-де ничего примечательного нет, однако ж худо то, что знаем мало, не любопытствуем ни к чему, живем как живется, для чего только небо коптим…

Яким удивился, пожал плечами.

Иевлев один вышел из хибары на воздух.

Тихо мерцали звезды не то в озере, не то в небе. Лес — черный и неподвижный — застыл над берегами. Возле воды прошли три мужика, понесли коробья с крупами и мукой — кормиться артелью.

Два голоса мягко пели:

Скачет груздочек по ельничку,
Ищет груздочек беляночки…

5. Морского дела старатели

На озере повелось так, что последнее, решающее слово во всех спорах всегда оставалось за Федором Матвеевичем Апраксиным. Был он годами значительно старше других корабельщиков, менее горяч, нежели они, рассудителен, умел слушать и не торопился решать. Все знали, что Петр Алексеевич верит Апраксину и редко ему перечит.

Вечером, в воскресенье, выслушав внимательно корабельщиков, тесно набившихся в избе, Апраксин сказал:

— Без Архангельска все же не сделать нам ничего толком, господа корабельщики. Мыслю: пошлем к Белому морю Иевлева, с ним Воронина. Пусть сыщут доброю мастера и со всем поспешанием везут сюда. Декабрь наступил, чего еще дожидаться?

Франц Федорович Тиммерман опустил голову, понимал, кого упрекает Апраксин.

— Зима минуется, флота и не видно, — говорил Федор Матвеевич. — Выйдет — ничего и не сделано…

— Мы, что ли, виноваты? — спросил Ржевский. — Разве мы не старались? Да и флот-то потешный, кому он ныне надобен?

— А потешная фортеция Прессбург — она что? — ответил Апраксин. — Она для боя? Татар ждем, и против них Прессбург построили?

Кое-кто из корабельщиков засмеялся. Апраксин хлопнул по столу ладонью — вновь стало тихо.

— Не для боя, Василий Андреевич, для потехи построена фортеция, Прессбург именуемая, — строго сказал Апраксин. — Да потехи, слышь, делом оборачиваются, то вы все не хуже меня ведаете…

— Вот и пойдем к Прессбургу, — попросил Ржевский. — Чего нам здесь-то дожидаться? Трудов наших государь не видит, вовсе от тоски-печали, без доброго слова пропадем…

Иевлев помотал головою, сокрушаясь: сей недоросль не прост уродился. Все бы ему на государевых глазах пребывать! Молод, а хитер, ох, хитер боярин Ржевский Василий Андреевич…