Россия молодая. Книга первая - Страница 70

Долго молчали. У Гордона лицо было суровое, печальное; почти шепотом он сказал:

— Это великий народ! Это добрый, сердечный, искренний народ. А мы приходим к ним с черной душой, чтобы обокрасть, обмануть и убежать. Мы только много говорим о чести и много деремся на поединках, но никто из нас не пробовал честно служить им…

— Они нам не верят, — тихо сказала Анабелла.

— Я бы тоже не верил человеку, в шестнадцатый раз продающему свою шпагу! — ответил Гордон.

— Ты напрасно так говоришь, отец. Например, сэр Джеймс очень милый и благовоспитанный молодой человек.

Гордон усмехнулся одними губами.

— Мне не следовало с тобой разговаривать, ты ничего не поняла. Но теперь ты поймешь.

Он положил тяжелую сильную руку на плечо дочери и заговорил, прямо глядя ей в глаза:

— Я останусь здесь, в России. И если хоть капля грязи упадет на мое имя по вине твоего мужа, он будет тяжело наказан. И я пальцем не пошевельну в его защиту. Более того: я скажу, чтобы меня допустили в судьи, и меня допустят, потому что иностранцев у них судят иностранцы. А когда меня допустят, я подпишу только один приговор: повесить…

— Повесить?!

— Да, сделать наконец то, что не было сделано в Эдинбурге. «За шею, — как пишется в нашей стране и как было написано судьями в тот памятный тебе день, — за шею, дабы он висел так до смерти, а после нее столько, сколько надобно, чтобы грешная душа его предстала перед великим судией…»

— Я все это должна ему пересказать?

— Непременно. Он не слишком храбр, твой муж, и напоминание о петле, от которой он в свое время улизнул, быть может охладит в нем жажду стяжаний. Прощай и проводи меня. Я не хочу более видеть твоего супруга…

— А дети, отец?

Гордон помедлил, потом сказал решительно:

— Нет, не сегодня.

Анабелла проводила отца до ворот и сама закрыла за ним калитку на засов. Во дворе сипло лаяли и прыгали цепные псы. Из парка донеслась музыка — корабельные музыканты играли полонез. Анабелла поправила прическу и пошла к трем березам — туда, где муж и майор Джеймс попивали холодное вино…

— Ну? — спросил полковник. — Старик решил соснуть?

— За ним приехали! — солгала Анабелла. — Он понадобился государю…

Полковник Снивин вытаращил глаза.

— Когда? Я ничего не знаю. Мне не докладывали…

Анабелла не ответила. После того как Джеймс откланялся, она тихо заговорила:

— Отец обо всем догадывается, а может быть, и знает точно. Он назвал вас грязным вором и сказал, что будет требовать для вас повешения, если вы попадетесь. И он это сделает, я его хорошо знаю. Он никогда не бросает слов даром…

Полковник тяжело задумался. Вначале он только сопел и ничего не мог придумать, потом жирное, лоснящееся лицо его сделалось решительным, он засопел громче и велел немедленно звать к нему шхипера Уркварта и сэра Джеймса.

— Что вы будете делать? — спросила Анабелла.

Полковник ничего не ответил.

С Урквартом он договорился быстро. У Джеймса спросил:

— Среди солдат таможенной команды найдется человек, верный вам? Человек, который возьмется выполнить рискованное поручение?

Джеймс задумался, почесал подбородок с ямочкой.

— Дело идет не только обо мне. Оно касается и вашего будущего тоже. Думайте скорее — время нисколько не терпит.

Решили позвать того капрала, который порол когда-то английским сыромятным ремнем поручика Крыкова. Через час и Джеймс и Снивин сидели перед капралом в расстегнутых кафтанах, злые, спрашивали так быстро, что капрал не поспевал отвечать. Девки в греческих хитонах табуном прошли мимо — сдавать хитоны, сандалии и пояса с браслетами кастелянше. Капрал зябко повел плечами.

— Согласен, Костюков?

— Боязно больно, господин…

— Вздор! — сказал Снивин. — Пустяк! Сегодня придут еще три корабля, он их будет досматривать. Пока досмотрит — день потратит. Не меньше!

— Оно так… А все ж боязно. Увидит кто, как я зашел да вышел…

— Ну, скажешь что-нибудь… ошибся, мол… Золотой — деньги немалые, ты, наверное, таких денег и не видывал. Сейчас получишь один, а как сделаешь — другой…

И Снивин подкинул на мясистой ладони ярко блеснувшую монету.

Костюков молчал.

— Значит, не хочешь? — сказал Снивин. — А жалко. Очень жалко! Вот господина Джеймса назад к вам назначат — быть бы тебе смотрителем над складом таможенным, а так что ж… Человек ты неверный, станет тебе совсем плохо…

Костюков вздохнул.

— Не хочешь?

— Давайте! — сказал капрал. — Давайте, сделаю. Приму грех на душу…

Джеймс положил на стол три рейхсталера. На каждом напильником были сделаны насечки: на одном двойной крест, на другом две черты, на третьем зубчики. Эти три монеты майор завернул в тряпочку и протянул Костюкову.

— А эта — тебе! — сказал он и отдал ему четвертую безо всякой отметки.

Костюков поклонился.

— Теперь иди! — велел полковник.

Капрал вздохнул и пошел. Джеймс и Снивин проводили его взглядом и переглянулись.

— Нет! — сказал Джеймс. — Не сделает!

И крикнул:

— Костюков!

Капрал вернулся бегом.

— Мы пошутили! — сказал Джеймс. — Теперь мы знаем, ты верный человек. Отдавай деньги.

Костюков с готовностью отдал все четыре монеты.

— А на это выпей! — велел Джеймс и бросил капралу серебряный рубль. — Выпей и за наше здоровье. Иди!

Капрал обтер пот, слабо улыбнулся и поклонился. Лицо его стало счастливым.

— Ах ты, господи! — говорил он, шагая к таможенному двору. — Ах ты, ну и штука…

Идти было далеко, капрал вспомнил о рубле и зашел угоститься в кружало. Тощак попробовал рубль на зуб и удивился: