Россия молодая. Книга первая - Страница 71

— Смотри, пожалуйста, серебряный. Давно я дельных денег не видал… Чего ж тебе, капрал, поднести?

Костюков выпил гданской, помотал головой и сказал:

— Ну и ну! Бывает же такое с человеком…

Потом он пил двойную перегонную, потом боярскую, потом пиво. И, набравшись храбрости, зашагал на таможенный двор к поручику Крыкову.

— И скажу! — рассуждал Костюков. — По чести скажу! Зачем нехорошо делают? Что на мне — креста нет? Разве я татарин? Я русский человек и нехорошо делать никому не позволю. Я не какой-либо аглицкий немец. Капрал я, вот я кто! И те монеты я б ему показал, и пускай! А ему — упреждение. Он человек простой, нашего, мужицкого звания… Разве я что нехорошо делаю?

Костюков увидел водовоза с бочкой и крикнул:

— Стой! В заповетренных землях был? Оружие имеешь на борту более, чем установлено от морского пирату? Отвечай, кто перед тобой.

— Гуляете? — спросил водовоз.

— Ну, гуляю! А ты отвечай? Из какой страны плывешь?

— Из страны, значит… из этой… со слободы…

— Тогда пойдем, угощу, раз свой…

Вдвоем сели на бочку и поехали к Тощаку. Там гуляли долго, и Костюков, вернувшись на таможенный двор, вдруг забыл, что ему надобно сказать поручику. Стоял и улыбался, глядя, как Афанасий Петрович маленьким долотцом доделывает пресмешную человеческую фигурку из кости.

— Ну, иди, брат, иди! — велел Крыков. — Иди! Погулял, а теперь спи. Корабли вон скоро придут — досматривать надобно…

— А он — кто? — спросил Костюков, тыча пальцем в фигурку.

— Да так! От скуки! — молвил поручик.

— Ты брось, Афанасий Петрович, — я вижу. Распоп он — вот кто! А давеча ты иноземца вырезал, который на людей ногами топчет…

В это мгновение Костюков начал было вспоминать, зачем он пришел к Крыкову, но так и не вспомнил, — опять отвлекся, да и Крыков всерьез осердился и угнал его спать.

5. «Веселый петушок»

К вечеру против немецкого Гостиного двора бросили якоря на Двине три корабля под иноземными торговыми флагами: «Вечернее отдохновение», «Трубадур» и «Веселый петушок». Таможенные чины, объявив двум другим судам карантин, поднялись по парадному трапу «Веселого петушка». Крыков — при шпаге и при шляпе — произнес установленные вопросы, выслушал установленные ответы и полистал опись трюмным и палубным товарам. Шхипер Данберг — старый многоопытный проныра, Лис Лисович, как звали его таможенники, — смотрел в глаза Афанасию Петровичу не мигая.

— А теперь по правде, чтобы люди зря не мучились! — сказал Крыков. — Чего привез, господин Данберг?

Данберг смотрел прямо в глаза.

— Я не поверю, чтобы ты, господин Данберг, старый и опытный негоциант, пришел к самому концу ярмарки с таким пустяковым грузом. Четырежды на моей памяти была твоему кораблю от нас конфузия. Мы друг друга насквозь видим. Все едино я тебе, друг милый, не верю ни настолько. Говори, что привез?

Данберг усмехнулся и развел руками. Все его лицо сложилось мелкими складками, как пустой кошелек, — это означало, что он развеселился.

Афанасий Петрович скомандовал таможенникам — начать досмотр. Рылись более трех часов — никто ничего не отыскал. Данберг, откинувшись на спинку кресла, пил кофе и смотрел вдаль. На город опускался вечерний туман, в светлом небе мерцали звезды…

Крыков поднялся из люка, отряхнул пыль и паутину с колен и плеч, подошел к Данбергу. И удивился, почему шхипер пьет свой кофе в таком странном месте — под грот-мачтой. Разве в эдаком месте удобно сидеть и пить кофе?

Твердыми шагами он подошел к шхиперу и велел отодвинуть кресло.

— Но зачем? — удивился Данберг.

— Затем, что я так приказываю! — ответил Крыков и сам отпихнул тяжелое, обтянутое кожей кресло.

На желтом воске, покрывающем палубу, он увидел тонкую щель. Эта щель и погубила Данберга. Ее он и закрывал своим креслом.

— Люк! — произнес Крыков. — Откройте, господин шхипер.

Данберг нажал секретную пружину в небольшом тайнике стоял бочонок, крепко окованный, дубовый» на хитрых двойных петлях. Афанасий Петрович рывком поставил бочонок на палубу, спросил сурово:

— Деньги?

— Не мои! — воскликнул шхипер. — Богом пресвятым клянусь, — не мои. Пусть мои старые глаза не увидят более родных берегов, если я произнесу ложь: шхипер Уркварт…

Афанасий Петрович сказал тихо:

— Песий сын — вот ты кто! Была бы моя воля — приколол бы шпагой к этой самой мачте, и виси, покуда не протухнешь. Умнее нас себя почитаете, а для ваших прибытков нашим работным людям в глотку расплавленный свинец льют. Воры преподлые!

Повернувшись, приказал таможенникам:

— Барабан, бей конфузию! Шхипера под стражу! К сему бочонку — часового. С двух кораблей карантина не снимать до завтра. С утренней зарей начнем там досмотр.

6. Донос

В то самое время, пока Крыков со всей строгостью досматривал «Веселого петушка», поручик Джеймс на серой в яблоках кобыле рысцой подъехал к таможенному двору, спрыгнул с коня и поднялся на крыльцо той избы, где когда-то проживал сам и у которой питался наложить на себя руки Афанасий Петрович. Здесь майор Джеймс знал каждый гвоздик. Дернув незапертую дверь, он поискал глазами полку, на которой когда-то стояли его семь болванов с париками, и положил в уголок три рейхсталера, аккуратно завернутые в тряпочку. Потом, беззаботно насвистывая, вышел и поехал, путая следы, — из улицы в улицу, из переулка в переулок…

На набережной, возле немецкого Гостиного двора прогуливался, заложив короткие руки за спину, шхипер Уркварт. С реки, оттуда, где стояли недавно пришедшие корабли, доносилась однообразная дробь барабана.